За два часа до снега - Алёна Марьясова

Негромко работал телевизор. Папа смотрел какую-то передачу про рыбалку. Варя была рада вынужденным выходным. У неё появилось время передохнуть и всё обдумать. Она прочла Лёнькино сообщение сразу, как только проснулась, но почему-то ничего ему не ответила. Заряд аккумулятора был на исходе, но она не подключила телефон к розетке, бросив его на кровать.

В душе её образовался ворох чувств, в котором она не могла разобраться. Почему она сердилась на Лёню? За что? Почему Саша ей так не понравилась, чем она её зацепила? Она красивее Вари? Талантливей? Успешнее? Зачем Варя сравнивает себя с ней? С Варей такое случилось впервые. И она себе в этом состоянии не нравилась. Она вынула градусник из подмышки: он показывал 35,7. «Я умираю, – саркастично подумала Варя, – вероятно, от заниженной самооценки».

В коридоре запиликал домашний телефон, папа взял трубку с базы и пришёл с ней на кухню. Протянул дочке:

– Тебя.

– Варь, привет! Ну как ты? Чего-то пропала, на сообщения не отвечаешь, после уроков звоню – ты недоступна. Я только домой зашла, давай на домашний звонить. Ты там жива, вообще? Вершинин сказал, заболела, – Лерка, как всегда, выдавала десять слов в секунду.

– Привет. Заболела. Но жива.

– Что, температура, да? Понятно. Ну, лежи, отдыхай. Я тебе скину домашку позже. Там не много. У нас сегодня две контрольных было: по алгебре и по химии. Да фигня, ты напишешь потом. Я чего сказать-то хотела, слышь? Ты чего молчишь? Слышишь меня?

– Слышу.

– Ага. Да эта, Шмитка-то, новенькая. Она же с Вершининым сегодня уселась! Я опоздала, забегаю в мыле, села. Смотрю – она на твоём месте сидит. У меня чуть шар не выпал. Вот наглая, думаю! Ну, я тебе скажу! Подошла к ней на перемене, говорю: «Ты чего это место чужое заняла?» А она мне: «Не твое дело!» Я офигела. Слышь, Варь?

– Слышу.

– Ага. Я ей: «Ты чё такая наглая?» А она мне: «Отцепись, шавка». Ты прикинь? Хамка! Слышь, Варь?

– Слышу.

– А чего так тихо говоришь? Плохо тебе совсем? Ты лежишь, да?

– Лежу.

– Ага, ну ясно. Ну, так это, Варь. Ты придешь когда, ты должна поставить эту Шмитку на место и пояснить ей, что к чему! Лёнька – он же твой! Чего она к нему прилипла? Ну все же знают, что Лёнька – он твой. Слышь? Ну скажи?

– Что сказать?

– Ну… Я говорю, Лёнька же твой?

– …Мой – кто?

– Ну как кто? Друг…

– Лера… – Варя сделала внушительную паузу, но когда начала говорить, её голос почему-то задрожал. – Лёня, он свой собственный. И может сидеть с кем угодно. Ты меня поняла?

Лерка засопела, а потом громко сказала:

– Поняла! – и бросила трубку. Через мгновение набрала и добавила:

– Ну и дура! – и снова бросила.

Варя смотрела в трубку, которая гудела короткими гудками ей в лицо, и на глаза её наворачивались горячие, крупные и неудержимые слёзы. Они на секунду остановились, отчаянно цепляясь за пушистые черные ресницы, и тут же, подталкиваемые следующей волной, щедро полились до самого подбородка.

Папа всё слышал. Он молча подошёл к Варе, сгрёб её в кучу и усадил к себе на колени. Варя заревела ещё больше. Теперь уже от души и в голос. Всё напряжение вчерашнего дня, муторной ночи и сонного, но беспокойного утра вылилось папе прямо на футболку. На отцовских коленях Варька всегда превращалась в трёхлетнюю девочку. Он так крепко обнимал её, так хорошо покачивал, так ловко вытирал слёзы своей большой, тёплой рукой, что Варе вмиг становилось остро-горько-сладко на душе и она самозабвенно, с наслаждением ещё больше тонула в своём горе. Папа никогда ничего не спрашивал. Ничего не советовал. Он просто жалел. И делал это мастерски, как профессионал высочайшего уровня. Что и говорить – жалеть папа умел душевно.

Когда её отпустило, а от кипучего рёва осталась лишь икота, она по-детски прерывисто вздохнула и прошептала отцу куда-то в грудь:

– Папа…

– Что, моя хорошая?

– Я красивая?

– Варька, ты очень хорошенькая и очень умная, моя любимая дочка.

– Но не красивая…

Папа вздохнул, поправил пальцем очки и медленно, с расстановкой заговорил:

– Понимаешь, зайка, мужчина в моём возрасте относится к женской красоте философски. Когда я влюбился в твою маму, она была для меня невероятно красивой. Я бесконечно мог любоваться её профилем, вдыхать аромат пушистых волос, смотреть в зелёные глаза. Сейчас я могу трезво оценить и сказать, что у неё не было каких-то невероятных показателей, которые так отчаянно вам рекламируют. Но конкретно для меня она была и остаётся идеально сложенной, с теми же озорными искорками в глазах, – папа снова вздохнул и замолчал. Он вообще часто вздыхал. Иногда по его вздохам казалось, что внутри него живёт вся печаль этого мира. В тишине Варька слушала одним ухом стук папиного сердца, а другим – тиканье кухонных часов. Два этих ритма создавали вместе причудливую мелодию, которую слышала только она.

– Знаешь, – негромко продолжил папа, – я недавно где-то прочёл такую вещь: чем сильнее мужчина любит женщину, чем дольше они живут друг с другом, тем больше женская красота расцветает в соответствии со вкусами данного конкретного мужчины. И это правда. Мама для меня расцвела просто идеально.

Они ещё помолчали. Папа тихонько покачивал её. Целовал в лоб и снова качал. Варя подняла голову, посмотрела на отца и, сняв с него очки, принялась тщательно протирать их уголком пледа:

– Пап, а что за сюрприз вы мне приготовили? Ты говорил вчера, – Варя громко шмыгнула носом и надела очки на папу.

– А я всё жду, когда же ты вспомнишь! – улыбнулся папа. – Садись-ка на диван, закрывай глаза и жди.

Он посадил дочь на диванчик, та послушно закрыла ладошками заплаканные, красные глаза. А когда по команде открыла их, то увидела нечто, от чего у неё перехватило дыхание. Прямо на кухне, у раковины, стоял великолепный, чудесный, белый, новый велосипед!

– Папка… – только и смогла выдохнуть она, – да ведь он же дорогой. Вы где денег-то взяли?

– Ну, там осенняя распродажа была, а у Лёвы скидка спасателя ещё, получилось очень даже выгодно, – папа сиял, как новый чайник, как будто это ему, а не Варе подарили скоростной велик в шестнадцать лет. – Нравится?

– Очень! Ох, папа… И главное – белый… – и у Вари снова защипало в носу. Сколько раз она видела его в своих снах. Сколько раз рассматривала и гладила в магазине. Она сползла с дивана и подошла к велику, как к живому. Погладила руль, раму, седло. – Он… совершенный, пап!

– Ну, я очень рад. Прям очень! – И обнял Варьку крепко-крепко. Как только он умел обнимать. – А теперь быстро в постель! А то вдруг мама придёт – вот нам с тобой достанется!

Варя залезла под одеяло с блаженной улыбкой на лице. Болеть стало веселее. Теперь, когда у неё сбылась давняя мечта, даже переживания о Шмитке ушли на второй план. Горло болело, нос совсем перестал дышать, но маленькое тёплое счастье поселилось в душе, и Варя стала мечтать, как сядет на своего прекрасного белого «коня». Она подключила разрядившийся телефон к сети и написала сообщение Лерке: «Лер… Прости меня, Лер… Я – вафля». «Ещё какая», – мгновенно пришло в ответ. Варька улыбнулась и напечатала: «Скинь домашку». «Лови», – Лерка отправила фото страницы дневника с заданиями на завтра.

До вечера Варя переделала в кровати кучу дел: сделала домашнюю работу, почитала «Вино из одуванчиков» Рея Бредбери, послушно выпила все приносимые папой лекарства, обработала фотографии с последнего выезда на скалы, встретила маму с работы. Мама пришла уставшая, посидела немного с дочкой, поела и легла спать. А Варю всё это время не отпускало странное чувство: она чего-то ждала и никак не могла понять, чего. В очередной раз заглянув в телефон, она вдруг осознала, что ждёт сообщения или звонка от Лёни. А он всё не писал и не звонил. На улице уже стемнело, но Варя продолжала ждать, пока наконец не раздался звонок в дверь.

– Папа, это Лёня! Открой, пожалуйста! – зачем-то заорала она, испугавшись своего хриплого голоса. «С чего я взяла, что это он… Можно подумать, без моей команды папа не открыл бы», – пронеслось в голове, и сердце забилось чаще. В тот же миг Варя услышала в коридоре знакомый голос и так обрадовалась, что чуть не подскочила с кровати. Но Лёнька уже влетел в комнату, принеся с собою свежесть осенней прохлады. Он скинул рюкзак и с размаху плюхнулся в кресло.

– Здорово, двоечница! Решила отдохнуть? – Лёнька ухмылялся своей кривой улыбкой, в глазах плясали озорные черти. – Мы там за неё учимся, впахиваем, а она тут разлеглась!

– Ой, всё! Рассказывай, где пропадал, – Варя натянула одеяло до подбородка.

– На сноуборде катался, – сообщил он деловым тоном.

– На сноуборде?

– Нда!

– Пфф, – Варя с недоверием покосилась на него. – В каком смысле?

– В прямом.